Станковая графика - yugaartist

Это всё, что зовём мы Родиной
(С. Есенин)

Какое счастье предстоит посетителю выставки – вспомнить в себе позабытого читателя русской поэзии! Художник нарочито подстегнёт его прямой цитатой в пушкинских Малинниках («И жив ли тот, и та жива ли/ И ныне где их уголок…») или в Чукавине («Бегут, меняясь, наши лета,/ меняя всё, меняя нас…»). И в листах потеснённого в нашей памяти Тарханами отроческого лермонтовского Середина («Я здесь был рождён, но нездешний душой…»). Как сразу по-лермонтовски одиноко. Или ещё горше сразу с вызовом: «Я молод, молод – знал ли ты,/ что значит молодость, мечты?» (Хотя поневоле скажется в скобках – был ли он молод, как и Александр Сергеевич, и бывают ли вообще «молоды» в нашем житейском смысле гении?)
Но коли бы художник и не подстёгивал нашей памяти, уверен, что зритель по самому дыханию листов увидел бы покойную ясность Пушкина и мятежную срывность Лермонтова, а там уж поневоле с какого-то листа ловил бы себя на поэтическом воспоминании. Пойдут чередою в офортах храмы и монастыри, над которыми летят всё те же наши серенькие ситцевые облака, а травы помнят летучий шелест монашеской мантии, и само собой скажется есенинское «И на извёстку колоколен невольно крестится рука» или бунинское «Здесь былое чудно веет обаянием своим». Веет, веет в Торжке и Старице, в Осташкове и Вышнем Волочке. А для нас, живущих по Псковам, Новгородам или Суздалям, веет и родным, близким, с колыбели поселившимся в крови Никольским, Успенским, Богоявленским светом, который везде по Руси свой и исподволь строит каждую русскую душу.
 А там пойдут родные деревни (Заплавье, Городня, Берново, Холохольня), тихие взгорки, старые избы, бани, редкие прохожие, скворешни, сугробы, лодки,
и ты тоже, даже ни разу не бывая в них, как будто узнаешь свою деревню и прошепчешь с Рубцовым: «Как будто древний этот вид/ Раз навсегда запечатлён/ В душе, которая хранит/ Всю красоту былых времён». Кажется, Юга обошла с блокнотом и карандашом всю милую тверскую землю – как бывает на наших заманивающих дорогах, где не остановиться, потому что мнится: за следующим поворотом будет ещё лучше, и это грех пропустить. И как они переменчивы – эти бедные селенья в разные времена года, где художник ловит и сияние снегов, и «укрепительный мороз», и первые холода осени…
Это и не рисование, а исповедание любви, выговаривание сердца, так что и не знаешь, деревня ли это спасает художника, он ли – деревню. Не остановиться! Как порой задохнётся от нежности поэт, торопясь обнять сразу всё: «Это утро, радость эта!/ Эта мощь и дня и света,/ Этот синий свод./ Этот крик и вереницы,/ Эти стаи, эти птицы,/ Этот говор вод…(А. Фет). Или так же не умеющий остановиться Бунин: «И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной…» – так не терпится выговорить переполненное сердце.
И не от этого ли нетерпения и у художника все листы и близки, но и каждый на особицу, как полно прожитый день. И как не сказать о многообразии «почерков» художника, мгновенно меняющихся и по-разному послушных при перемене сюжета и натуры. После покойной русской мягкости как жарко сухи и резко очерчены храмы и улицы Кипра или Святой земли и как роскошно чувственны «переливающиеся через край» листы восточного Бали. И как хорошо подчёркивает эту перемену акварель! В графике, скажем, Синай сух каменной сухостью – выгоревший камень аскетической плоти монастырей, а в акварели над этой плотью сияет золотой воздух и бесконечное небо, как душа над телом. Или в русской акварели, где как будто дохнёшь на стекло, оно чуть запотеет, и мир смягчится, и цвет сделается нежнее. А дохни-ка на Афоне или в Иерусалиме с их жаром – плоть цвета останется плотью.
Так бы все листы и «пересказал», и нарадовался, но русский же художник Людмила Юга! И матушка-жизнь, увы, даёт повод не только к «умилению сердечному».
И тогда являются листы цикла «Не нам, не нам, но Имени Твоему», где любовь и гнев ходят рядом. Прекрасные портреты героев 1812 года, воспетых Георгием Ивановым, Анной Ахматовой и Мариной Цветаевой (стихотворения глядят из «медальонов» под портретами, как благодарная эпитафия) горько подчёркнуты фоном разорённых усадеб этих святых сынов Отечества. Чего не сумел сделать Наполеон, постыдно смогло наше беспамятство. Подлинно «не ведаем, что творим», о чём с той же печалью говорят другие листы и циклы.
И в этой печали, и во всём чёрно-белом мире офорта, и в бережно высмотренном мире усадеб, деревень и храмов всё отчетливее для чуткого слуха будет проступать свет веры, свет любви, который даётся именно «самой простой» родной верой, «платочком», храмовым стоянием. Тут знающие Людмилу друзья улыбнутся: это весёлая-то, смешливая, умеющая разбойно свистнуть Юга – «платочек»? Да, дорогие мои! Иначе вы не знаете настоящей христианской свободы, да и просто свободы, потому что она может быть только христианской, а без церкви она только своеволие и поражение.
Не пройдя «послушания» монастырского и храмового рисования, не вычитав в немоте стен и тишине небес никуда не девшиеся молитвы, она не могла бы проиллюстрировать жития патриарха Иова или новоторжского святителя Ефрема с такой умной иконографической простотой, когда образ одевается «клеймами» высокой традиции, чтобы и самое простое, даже и не знающее грамоты сердце могло в одном чтении «клейм» увидеть, как «Царствие Божие силою нудится» и как светает душа в муках и трудах жизни, пока не становится небом. Тут видно долгое знание и матери церкви, и иконы, и житийных сокровищ, хронографов и летописных сводов с их «иллюминованными» страницами, которые говорят о вечности и любви больше нашего красноречия.
Нет, всего не перескажешь. Да надо же что-то и самому зрителю оставить.
Людмила Юга – художник буднего дня нашей судьбы и веры. Она не мечется, не гонится за новизной языка, не горит честолюбивым желанием непременных художественных открытий, а живёт высоким духом традиции,и сама является живой почвой русского света, землёй и небом жизни, тем «камнем», на котором стоит художественная история России.

Валентин Курбатов

Серия «ЦЕНОЮ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ» (Бумага, монотипия, соус. 70х90 см.)

«Я убит подо Ржевом…» Кто не помнит это знаменитое стихотворение Александра Твардовского, посвященного одной из самых ужасных и кровавых битв в Великой отечественной войне? До сих пор историки и журналисты спорят между собой о том, какой на самом деле ценой далась Победа, юбилей которой мы будем отмечать в этом году, и тот огромный вклад в нее, который внесли Ржевские сражения.
Людмила Юга решила обратиться к этой теме в своем творчестве. Будучи патриотом соей страны и восприняв как личное оскорбление участившиеся попытки фальсификации истории решила сама во всем разобраться и после изучения исторических документов, побывав в Ржевском музее военной истории, где подробно ознакомилась с экспозицией, посвященной боям, прикоснласьись своими руками к письмам бойцов, не смогла промолчать. «Сказать, что увиденное поразило меня, значит, не сказать ничего, - говорит Людмила Георгиевна. – Это настоящий ад, через который прошли русские люди, выстояв и победив».
После всего увиденного и прочитанного на свет появились новые произведения художника. По сути, это цикл из четырех станковых рисунков, выполненных в смешанной технике сангина, монотипия. Они достаточно крупные (70 на 90 см.) и уже при самом первом взгляде на них, они впечатляют, вызывают целый ряд ассоциаций. Каждый из рисунков сопровожден строчками из бессмертного произведения Твардовского. Эти изображения и эти стихи не просто гармонично дополняют друг друга, они не мыслимы раздельно. Здесь нет пафоса и патетики, а есть эмоции, вызывающие слезы скорби и ощущение преклонения и благодарности перед безмерным подвигом того поколения.
«Это не просто, но я попыталась поставить себя на место бойцов, которые оказались перед лицом смерти. Что видели они перед последней атакой, вжвшись в землю: небо, травы. А еще, наверняка, чувствовали и побеждали в себе ужас. Сто тонн снарядов за один день сбрасывалось врагом на Ржевском направлении и уничтожало все вокруг, именно поэтому столь велики цифры потерь. Как же так? Получается, что все возможности человеческого интеллекта и достижения прогресса были направлены только на то, чтобы исковеркать железом самое тонкое и уязвимое, что создал Бог, - человеческое тело. За что, зачем?…», - продолжает Людмила Юга.
Внимательный зритель, конечно, обратит внимание на то, что на первый план на этих рисунках выходят травы. Почему? Возможно, как символ живого и непреходящего на земле. Спросим об этом самого художника. «Природа намного сильнее человека. Человек взрывает, убивает все вокруг, но проходит время, сквозь землю пробиваются ростки и зеленые растения покрывают, как ковром, израненную землю. Также прорастает в наших душах не смотря ни на что память о погибших в той ужасной войне. Травы это и образ и аллегория».
Как считает художник, главное сейчас, когда историю пытаются переиначить и переписать, – напомнить еще раз нам всем о Победе, о том, какой ценой она далась, о роли в ней нашей страны и заслуге русских людей. И еще. Подо Ржевом на передовой находились люди самых разных национальностей, несмотря на то, что их дом находился далеко отсюда. Например, известный факт, что в Ржевской битве полегло более 10 тысяч казахстанцев, воинов 100-й и 101-й отдельных стрелковых бригад. И этот факт отражен на одном из листов художника. «Художник своей гражданской позицией и доступными ему выразительными средствами должен поддерживать память о тех событиях, визуализировать их для нынешнего поколения. Иначе, если мы забудем все это, то будем в лучшем случае «Иванами, не помнящего родства», - подчеркивает Людмила Юга.

Нина МЕТЛИНА